Почти все, описываемое в «Песне песен», происходит в деревне Эйн-Геди и ее окрестностях, а также в царском дворце в Иерусалиме, т.е. в Иудее, южной части объединенного Израильского царства Давида, а позже — Соломона. Можно привести, однако, несколько доводов в пользу «неюжного» происхождения поэмы. Известно, например, что представители северных колен Израиля потребовали от Рехавама, сына и преемника царя Соломона, среди прочего, отмены указа о посылке девушек из знатных семей в царский дворец, где их превращали в служанок. Конец поэмы: «Виноградник же мой со мной, а тебе, Соломон, твоя тысяча…» — может восприниматься и как свидетельство этих свободолюбивых устремлений северян. Примечательно и то, что большинство географических названий, упомянутых в «Песне…», относится к местам, расположенным к северу от Иерусалима (который и сам близок к северной границе Иудеи и географически находится уже в Самарии): Ливан, Гилад, горы Кармель, Хермон, Амана, Снир. О юге напоминают, пожалуй, лишь две сцены восхождения героев из пустыни (гл. 3, ст. 6; гл. 8, ст. 5). Но слово «мидбар», употребленное в оригинальном тексте, кроме безводной пустыни, может означать и пастбище, и степь, зеленеющую зимой и выгорающую летом.
Известно точное местонахождение древнего поселения Эйн-Геди на холме Тель-Горен неподалеку от нынешнего киббуца Эйн-Геди. Но всякий, посетивший эти места на западном побережье Мертвого моря, согласится с тем, что суровая керамика отвесных скал, вряд ли существенно изменившихся за последние три тысячи лет, даже весной мало напоминает цветущий зеленый край, описанный в поэме. Холмы Самарии и Галилеи с их сочными пастбищами, ручьями, рощами и виноградниками лучше соответствуют этому описанию. Но, может быть, главным отличием пейзажа из «Песни…» от вида, открывающегося в районе Эйн-Геди, является изумительная, широко раскинувшаяся перед глазами, бирюзовая гладь Мертвого (на иврите — Соленого) моря; кажется невероятным, что поэт, воспевая этот пейзаж, не обратил внимания на главную его составляющую. Возможно, речь в поэме не идет о реальной деревне Эйн-Геди: крепостные стены и их стражи, путаница улиц и переулков, бродя которыми ночью, девушка ищет любимого, — все это наводит на мысль о большом городе, где и живет поэт, слагающий поэму о любви, в которой сквозной метафорой проходят ароматы душистых масел и благовоний. Деревня же Эйн-Геди, овеянная легендами о благовониях, своей недоступностью (там опасались принимать гостей и могли казнить за разглашение секрета приготовления масел и благовоний) манит воображение поэта.
Современные исследователи обнаружили в каноническом тексте «Песни песен» обилие арамеизмов при почти полном отсутствии греческих слов. Таким древнееврейский текст мог быть лишь в 5 — 4 вв. до н.э. Впрочем, это верно, если речь идет о т.н. имперско-арамейской лексике (700 — 300 гг. до н.э.), староарамейский же язык был издавна распространен на всей территории древнего Ханаана, а затем и в объединенном Израильском царстве, так что арамеизмы могли широко использоваться, во всяком случае, в устной народной речи. Да и содержание некоторых отрывков наводит на мысль об их более раннем происхождении. Давно замечено, что сравнение красоты возлюбленной с величием столичных городов Тирцы и Иерусалима (гл. 6, ст. 4) могло возникнуть лишь в период, когда Тирца была столицей Северного Израильского царства, т.е. не ранее 928 г. до н.э. (смерть царя Соломона и раскол единого государства на две независимые части) и не позднее 800 г. до н.э. (перенос царем Омрu столицы в Самарию, после чего Тирца быстро приходит в упадок).
Влияние образного строя поэзии народов Древнего Востока на «Песню песен» также может служить доводом в пользу более ранней датировки ее текста (или хотя бы его отдельных частей). В дальнейшем будут приведены тому примеры, но здесь уместно заметить, что в нашей поэме встречается немало образов, прямо навеянных древнеегипетской лирикой 15 — 12 вв. до н.э, а также аккадскими и шумерскими любовными стихами еще более раннего периода. Это влияние с большей вероятностью можно отнести к рубежу 2-го и 1-го тысячелетий до н.э., когда древние государства Двуречья и Египет находились в расцвете своего могущества, чем ко второй половине 1-го тысячелетия до н.э., т.е. к периоду их распада и исчезновения.
Основываясь на указании в тексте «Притч Соломоновых», составители «Барайта» («внешних» легенд, положенных в основание Талмуда) полагали, что три библейские книги, связанные с именем Соломона («Экклесиаст», «Притчи» и «Песня песен»), записаны приближенными иудейского царя Хизкии (727 — 698 гг. до н.э.), который очистил страну от языческих культов, возобновил службу в Храме, отстроил Иерусалим и отстоял его от нападения войск ассирийского царя Санхериба в 701 г. до н.э. Сказано, что люди царя собрали и просмотрели многочисленные песни, приписываемые Соломону, отобрав наиболее достойные для передачи будущим поколениям и создав из них книгу «Песня песен».
В библейской «Третьей книге царств» говорится, что было у Соломона три тысячи притч и пять тысяч песен. По сведениям Иосифа Флавия («Иудейские древности»), он сочинил тысячу пятьсот книг стихов и песен, три тысячи книг историй и притч, а также сочинял заклинания против болезней и злых духов, и сам римский полководец Веспасиан во время осады Иерусалима присутствовал при изгнании демона неким иудеем посредством одной из Соломоновых песен. Иосиф Флавий упоминает еще две книги: «Мудрость Соломона» и «Песни Соломона».
Количество книг, приписываемых Соломону потомками, вызывает в воображении образ книгохранилища и, кроме того, свидетельствует о могучей многовековой письменной культуре древних евреев, лишь вершина которой сохранилась в виде библейских книг. О литературной деятельности самого царя Соломона достоверных сведений нет, как и о первоначальном тексте, переработанном, возможно, приближенными царя Хизкия. Мог ли Соломон быть автором этого текста?
Легенда гласит: юноша написал песню, взрослый — притчи, старец — откровения проповедника. Известно, что в главном легенды не лгут, скорее всего, царь Соломон сам слагал стихи и песни или стоял во главе группы поэтов, находившихся при его дворе. Но, судя по дошедшему до нас тексту «Песни песен», вероятность его авторства невелика. Поэма открывается посвящением Соломону, и в двух местах о нем говорится прямо как о царе. Если это писал Соломон, то он таким образом старался свое авторство скрыть. Вообще говоря, вопрос авторства текстов на Древнем Востоке важным не считался, и приписывание «Песни…» царю Соломону, возможно, не что иное, как более поздняя (не позже, однако, середины 1-го тысячелетия до н.э.) аллегория, повлекшая за собой превращение его в романтический персонаж «собственного» произведения (вспомним «Суламифь» А.И. Куприна). В противовес этой традиции не могла не появиться в литературе тенденция «развенчивания» автора «Песни…». Образцом такого подхода может служить следующее стихотворение современного израильского поэта Иеуды Амихая:
У автора Песни песен, искавшего ту, в ком души не чаял, ум за разум зашел, и решил он ее найти по карте сравнений, и влюбился в то, что выдумал сам. И спустился в Египет вслед за словами: кобылицей из выезда фараона воображаю тебя, и на гору взошел, где волосы — так написано — козье стадо, что скатилось с высот Гилада, и на башню Давида влез, ведь сам написал: шея твоя как башня Давида, и до Ливана добрался, не находя покоя, ибо сказал: лицо — вершина Ливана, что к Дамаску обращена , и плакал у водопада Эйн-Геди, потому что знал: наводненья не смогут любовь погасить, и пошел голубей искать в Бейт-Говрин, и добрел до Венеции из-за того, что писал: голубка моя на уступе скалы.
И в пустыню спешил, когда говорил: это кто из пустыни восходит, словно дыма столбы. Юродивым он бедуинам казался, себя же царем Соломоном считал. До сих пор — бездомный скиталец, и клеймо любви у него на лбу. А иногда он приходит во времена другие к любови других, и к нам явился однажды в дом с проломанной крышей на границе Ерусалима с Ерусалимом. Но не видели мы его оттого, что обнимались тогда, и до сих пор он скитается и кричит: ты хороша, подруга моя, как из глубокой ямы забвенья. И тот, кто писал: сильна любовь, как смерть, лишь под конец осознал сравненье, что сам создал, и узнал, и любил, и умер (взлетела на воздух и притча, и поученье).
Из книги «Открыто — закрыто — открыто» (1998)