В 1730 г. Архиепископ Новгородский и Великих Лук Феофан Прокопович (1681 — 1736) — известный проповедник и русский государственный деятель — издал «Разсуждение о книзе, нарицаемой Песни песней, яко она есть не человеческою волею, но Духа Святаго вдохновением написана от Соломона… сопротиво неискусных и малоразсудных мудрецов, легко о книзе сей помышляющих…». Трактат этот интересен как выражение церковно-христианской концепции поэмы и особенно привлекает выразительным, свежим и милым в своей угловатой важности языком начала 18 века.
В предисловии автор рассказывает, что «некто господин Василий Никитич Татищев, Тайный советник и Астраханский Губернатор… по внешнему виду человек негрубый, поворотя лицо свое в сторону, ругательно усмехнулся… и перстами стол долбя, презорный вид на себе показывал. Вопросили мы его с почтением, что ему на мысль пришло? И тотчас от него нечаянный ответ получили: давно, рече, удивлялся я, чем понужденные не токмо простые невежи, но и сильно ученые мужи возмечтали, что Песни Песней есть то книга Священного Писания и слово Божие. А по всему видно, что Соломон, раздизаяся похотью к невесте своей, Царевне Египетской, сия писал, как то и у прочих, любовью жжемых, обычай есть; понеже любовь есть страсть многоречивая и молчания не терпящая; чего ради и во всяком народе ни о чем ином так многия песни не слышаться, как о плотских любезностях».
Святой отец признается в том, что «сим ответом так пораженное содрогнулось в нас сердце, что не могли мы придумать, что сказать». А поскольку Татищев «еще и повторял тожде свое злоречье, мы ему с кротостью предложили, что надеемся так… честь и силу книги сея… объяснить, что он… о нынешнем смехе своем восплачется». Хотя архиепископ сперва и сам «не надеялся, чтоб мы нечто важное и сильное о сем произнести могли», в результате вышло сочинение «О чести книги Песни Песней» в трех частях, находящее своего читателя по сей день.
В качестве доказательства святости архиепископ высказывает соображение о том, что «книги сия в числе Священного Писания всегда имела ветхозаветная Израильская церковь (т.е. древняя иудейская религия — прим. пер.), и ныне имеют и яко слово Божие почитают все Иудейския синагоги… а от них и нам известно».
Возможно ли, задается он вопросом, чтобы древняя иудейская религия, «которая с прилежным опасением и непрестанным бодрым наблюдением книги Святого Писания… особо от прочих писаний человеческих соблюдала… как бы не могла ведать, что Соломон, телесною похотью к плотской своей невесте жегомый, сия писал?» Да и христианские учителя, «между которыми многие были и всякого рода учениями и святого жития нелицемерным благолепием велицы и славны, как бы в Песнях сих плотской вони не обоняли?»
В разделе «Возражение противнаго мнения» Феофан обращается к тексту «Песни…» и приводит свой комментарий:
«… в гл.1, ст.2 невесты к жениху изречение: миро излиянное имя твое… мощно… показать Соломона, яко Царя мирнаго, и все дни царствования своего в мире и тишине прожившего, но таковое сходство может только быть в Славенском диалекте; понеже мир и миро в гласном изречении сходны, да и то не по силе единого языка Славенского; ибо мир Славенское, а миро Еллинское наречие… разумно же есть, что зде ни на Еллинский, ни на Славенский язык, в котором содержатся переводы, смотреть не надлежит, но на един Еврейский, яко первоначальный…»
Каким образом, недоумевает автор, можно отнести к египетской принцессе и царской невесте следующее изречение:
Гл. 1, ст. 6: «Не зрите меня, яко аз есмь, очернена, яко опали мя солнце, сынове матере моея сваряхуся о мне, положиша мя стража в виноградех: винограда моего не сохраних».
И уж никак не вяжется со статусом Царевны то, что невеста рассказывает о себе в гл. 5, ст. 7: «Обретоша мя стражие обходящие во граде: биша мя, язвиша мя; взяша верхнюю ризу от мене стражи стеннии». Где и зачем бродила Царевна, да и сама без служителей, и в таком подлом виде, что не только городовые сторожа не познали ее, но аки бы подозренного человека били, ранили и ограбили? Кто зде и помыслити может о Царевне мирской и о плотской невесте Соломона человека? А церковь, истинная невеста Христова, о коль много и часто сия на себе узнает!..»
А описание жениха? Гл. 5, ст. 10,11,12: «Брат мой бел и чермен, избран от тем. Глава Его злато избранно, власы Его кудрявы, черны яко вран. Очи его яко голубицы на исполнениях вод, излювени в млеце… «Так ли о себе писать не устыдится просто человек, когда не лишен ума? Кольми паче премудрый Соломон… Не возможно же и по сему не исповедать, что… написал не о себе самом, но о другом, который не может иным быть, кроме церковного жениха Христа…»
Под конец Феофан задается вопросом: почему понадобилось Соломону «…образом брака описывать любовь Христову с церковью своею, и что к таковому необычному иносказательству… позвало его?» (Иносказание и вправду необычно для поэта, жившего задолго до зарождения христианства). Это противоречие находит следующее объяснение: хотя обстоятельства написания поэмы неизвестны, однако, по мнению архиепископа, Соломон «писал сия, принимая вину от своего с Фараоновой дщерью сочетания; Божиим духом водимый человек, смотря на некие вещественные дела, часто… восходит путем подобия к разсуждению духовных дел… Так Павел, видя между многими в Афинах кумирами кумир с надписанием: невидимому Богу, начал об истинном Боге проповедовать».