Федор Макаров – израильский «рыжий», клоун, меняющий маски на сцене куда легче, чем иные — перчатки. Макаров вырос из литературы и «от Полунина», но повзрослел, обзавелся семьей и стал самостоятелен. И посему развивает независимое клоунское дело в Израиле.
В тель-авивском театре «Клипа» идут представления его спектакля «Одиссея» (ближайшее – 2 августа), уже показавшегося на фестивале «Красная скорлупа».
Федор Макаров
В «Одиссее» вместе с Федором плывут-скачут по волнам фантазии регулируемого безумства и желания вырваться из моря рутины Ноам Рубинштейн и Йолана Циммерман, создавшие вместе с режиссером Машей Немировской спектакль забавный, хаотичный, запоминающийся и повторяющийся. Повторяющийся в воображении уже посмотревших его зрителей, потому как сценки из спектакля возникают в памяти подобно тому, как клоун неожиданно выскакивает на арене. «Одиссея» — это смешной спектакль трех клоунов, клоунада, пантомима, буффонада о грустном и веселом, мелком и вечном, о путешествиях, одиссее в поисках уже ускользнувшего счастья. О клоунском счастье мы и ведем диалоги с Федором.
— Что такое клоун и для кого он клоун?
— Дело в том, что… Нет, не так, а вот: я озабочен, как и прежде, вопросом — кто я такой. Время проходит, а ответа все нет. Кого мне играть? Кто тут режиссер? Как быть со мной, если я сам не знаю, кто я такой? Побудьте на секундочку мной, а я у вас поучусь. Может, если бы я был самим собой, я делал бы совершенно иначе? Может, я не я? Где правда?
— Ты – грустный клоун?
— Смотря когда.
— Сегодня я видела тебя на площадке, и мне было грустно, хотя мне всегда грустно смотреть на клоунов.
— Но так то тебе — ты чересчур серьезная.
— Но разве клоун не должен веселить или быть смешным?
— Смотря какую историю он скрывает или, наоборот, показывает.
— А какова твоя история – почему одни над ней смеются, а другие грустят?
— Я свою историю еще не полностью создал.
— Клоуну обязательно нужна история?
— Да. Но это не всегда написанная история. Клоунская история заключена в той энергетике, которая кроется внутри него самого, и в его выступлениях.
— Каков внутренний смысл твоей буффонады, мелькания десятка образов за полчаса — в том, что дети в зале смеются, а взрослые мрачнеют?
— Вообще-то мои спектакли для взрослых.
— Для серьезных взрослых? Как и «Одиссея», показанная на фестивале «Красная скорлупа»? Но «Одиссея» — полноценный спектакль с сюжетом, режиссером, а на твоих выступлениях на Фестивале Израиля ты показывал образы, чьи судьбы друг с другом не связаны. Не сложно столь часто менять маски?
— Сначала все было просто. Мне легко даются языки (Федор родом из славной литературной семьи – М. Х.), и потому я был переводчиком.
— То есть тоже маской, а не самим собой.
— Может, и так. Но вокруг меня было слишком много языков, и потому я решил научиться разговаривать молча. А поскольку театр — искусство масок, то я, пытаясь понять, что же мне в жизни делать, к театру и пришел. До поры до времени та ситуация, что я играю чью-то чужую роль — за письменным столом переводчика или клоуна на сцене – меня устраивала, она давала время для размышлений. Очень удобно: решаешь не свои проблемы, а чужие, некоего персонажа – литературного или сценического.
— Драматический актер на сцене проживает чужие жизни, а клоун смеется над ними, насмешничает над чужими слезами.
— Ирония и смех – это спасение от депрессии. Ведь нельзя же все время серьезно размышлять над жизненными проблемами. Чем больше человек может иронизировать, видеть вещи, которые его смешат и веселят, тем легче идет жизнь. А если это чувство легкости можно передать другим, становится весело. У всякой вещи есть какая-то идея, которая ее тащит, а мне запала идея узнать, кто я такой. Хотя это все равно никому не нужно, кроме меня. Другим нужно то, что ты им даешь.
— Актер передает другим людям чувства и мысли персонажей, переводчик передает читателям чувства и мысли писателей. А клоун – ощущение радости и веселья или ироничное восприятие мира?
— Я как клоун передаю умение смеяться. Все для меня – игра, и я пытаюсь сделать ее смешной. Это основная идея моей клоунады, так что просто приглашаю всех поиграть.
— Приглашение к игре — это основная идея клоунской буффонады для детей, показанной тобою на Фестивале Израиля, и «Одиссеи», и полунинских спектаклей, в которых ты участвовал?
— Для меня – да. Я играл в спектаклях Полунина «Чудаки» и «Снежное шоу», в котором участвую до сих пор. Но идеи этих спектаклей разные. В «Снежном шоу» – нежное одиночество, затягивающее легкое безумие, космос и маленький человек. В «Чудаках» – это история персонажей, закулисный мир клоунов. В «Диабло» — клоун-дьявол, ирония.
— Мне-то как раз «Диабло» понравилось куда больше «Снежного шоу». Может, потому что там пугают, а не смешат?
— Может, и так: я в клоунаде комфортно себя чувствую и в роли волка или самурая, вроде бы, мерзавцев, но все-таки добрых.
— «Мерзавцы» могут быть добрыми?
— У меня – да, натура такая: у меня все персонажи добрые.
— А в книгах добрых не бывает? Ты сидел дома и переводил книги. Почему ты так резко поменял жизнь? Спокойные академические занятия на беспокойные гастрольные разъезды?
— Потому что мне нужна сцена, мне нужно делить свое нутро с людьми, отдавать энергию.
— Как ты стал делиться энергией с Полуниным?
— Жонглируя шариками… Дело происходило на уроке у Бориса Свиденского в Школе визуального театра в Иерусалиме, где я учился. Случайно, перекидывая шарики, я услышал, как Борис рассказывает о том, что в Москве проходит клоунский фестиваль. Я поехал в Москву, встретил Славу Полунина, подошел к нему и представился. А потом представил своего персонажа – «сумасшедшего профессора».
— Ты сам его создал, без режиссера?
— Сам. Режиссер нужен, чтобы приводить спектакль в порядок. Самому клоуну нужен не режиссер, а упорный труд.
— Полунин оценил профессора?
— Да, сказал про него, что он – хороший человек и предложил участвовать в фестивале «Белый, черный и цветной».
— Угадываю: белый – хороший клоун, черный – злой, а цветной – шлемазл?
— Примерно так. Я выступил на полунинском фестивале, как белый и цветной клоун, а черным я стать не смог, и после фестиваля уехал в Иерусалим. Но вскоре позвонил Полунин — это был 2000-й год — и предложил участвовать в его спектакле. Когда я приехал к нему в Париж и пришел в офис, то заметил на столе мою кассету и решил, что все благодаря этой записи с моим выступлением. А потом выяснилось, что офис затопило, кассету мою Полунин не смотрел, а почему он позвонил – он и сам уже не помнил.
— Семь лет ты катаешься со «Снежным шоу» по всему миру, а что сейчас?
— А сейчас я пытаюсь осесть в Израиле и делать свои спектакли. Пока что мы с единомышленниками сделали два спектакля.
— «Одиссею» ты представляешь в театре «Клипа». Насколько кредо «Клипы» и увлечений основателей театра отвечают твоим задумкам?
— Не полностью. Они слишком серьезны, а я все-таки клоун. Но, в отличие от многих других мест, они очень хотят творить, делать искусство, клоунаду, и они прекрасно принимают нас в своем доме.
— Тебе хочется создать свой дом. У клоуна, вечного циркача, может быть свой дом?
— Я все еще колеблюсь. Уже два года я живу в Тель-Авиве, но пока что ощущения дома не появилось.
— Что удалось сделать за два года?
— В 2005 году в перерыве между гастролями я придумал спектакль «Сумасшедший профессор приглашает гостей». Спектакль с вереницей образов: профессора Дона Витторио, его ассистента Дона Фабрицио; туповатого немца Штейнбока – сторонника «огурцизма»; папы римского и самурая Якубуки – гостей «философской» конференции, проводимой в честь юбилея великого ученого; ворожеи из шекспировского «Макбета», молодого темпераментного Дона Витторио, придурковатого доктора Каца и дирижера Большого театра.
— Нескольким десяткам «гостей» нужны были монологи или достаточно было мимики, жестов, игры, джибриша?
— Это зависит от ситуации. К примеру, у того же Полунина есть знаменитый номер, основанный на словечке слове «низзя».
— Но то слово, а вопрос о тексте, возвращающем тебя к литературным занятиям. В «Одиссее» ты тоже что-то произносишь — нечто нечленораздельное, но доносящее интонацией смысл, боль, эмоции… Нужен ли текст, чтобы прояснить сюжет, или достаточно только клоунских выходок?
— Клоун все может: плакать, веселиться, страдать. Полунин работает молча, у него все построено на движении и музыке. Но я человек вербальный, занимался переводами, литературой, может, потому все-таки и пользуюсь джибришем, искаженным языком.
— Искаженный язык у «искаженного» актера…
— Я попробовал бы сыграть в спектакле драматическом. В моем жанре важны яркие краски, а каждое слово несет свой оттенок.
— Каждое слово в спектакле требует антуража, а клоун – сам по себе антураж.
— Вот-вот, так что не надо нам много слов. Как-то я написал некий текст, принес своим коллегам по «Снежному шоу» и попросил их прервать мою декламацию, когда им надоест. Но я даже не успел начать
— В Израиле уже сложилась своя клоунская тусовка?
— Пока что нет, но я пытаюсь ее создать из уже существующих персонажей.
— Сам при этом оставаясь нейтральным? Ведь клоун показывает своих персонажей, отстранясь от них.
— Как и любой актер. Под этими масками, слоями есть человек, который всеми персонажами управляет. Есть люди, которые занимаются импровизацией, но это не мой путь
— Клоунада – это серьезно?
— Это тяжелое серьезное занятие: надо репетировать, готовиться, решать массу задач. И безумное – потому что ты сам себе хозяин, у тебя безумная свобода и безумная ответственность…
— А каков твой путь?
— Длинный и сложный. Я хочу быть клоуном, у меня масса идей и замыслов, возможностей и путей их осуществления, а еще ведь надо и успевать смеяться…
Маша Хинич
Читайте также:
Пролетая над столицей: новости экономики
Нетания – город у моря с лазурными берегами