Возрождение в интерьерах

В тель-авивской галерее «Карандажи» в пограничном, молодежно-веселом, возрождающемся к красивой жизни квартале Флорентин, проходит выставка израильского иерусалимского художника Александра Гуревича.Выставка одновременно и обычная, и нет. Обычная – потому что выставок в Тель-Авиве много, даже очень много.

Необычная – потому что иерусалимские художники из чопорной столицы не часто спускаются к волнам приморской безалаберности. Необычная также потому, что стены модной мебельной студии превратились в живописные ворота, сквозь которые ток искусства Возрождения перетекает в наше суетливое время.

Александру Гуревичу удалось пронести через века и слои культуры дух итальянского возрождения. Замысел его живописной игры – в сложнейшем узоре образов, отсылок, воспоминаний, цитат, намеков, символов, знаков, понятных не всем. Его мир – изменчив, он иной, иного свойства, цветов и света.

 

Случай помог

 

Художник и дизайнер Хаим Карандажи, владелец одноименной мебельной студии, нашел Александра Гуревич, как водится, случайно. Разговоры, Интернет, выставка в «Театрон Иерушалаим» и, после недолгих переговоров, 20 полотен Гуревича оказались в Тель-Авиве. Что-то из прежних циклов, что-то написано специально к выставке с размахом – картины по два метра, когда живопись становится частью интерьера. Но получилось наоборот. Интерьер стал фоном для живописи. Картины Гуревича подчиняют себе пространство, паря над роскошными серебристыми диванами и глубокими покойными креслами.

Дизайн интерьера подчеркивает интерьер картин, усиливает яркость красок, заставляет обратить внимание на множество деталей, необычность сюжетов. В интерьерах парят мосты над венецианскими каналами, открываются ворота в сны старых итальянских мастеров. Из них наплывают на зрителей слои культуры, внутренняя мощь, бездна фантазии, театр множества персонажей – реальных и выдуманных, из разных стран и эпох, танцующих каждый на своем уровне полотна; играющих то ли в карты, то ли в кости, бросающих жребий и вызов судьбе и случайностям.

Хаим Карандажи уже несколько лет собирает живопись израильских художников, в его коллекции – 40 полотен. «Я могу часами сидеть напротив полотен Гуревича, – говорит он, – просто смотреть на них и наслаждаться отблесками воды в каналах Венеции, сладостью воздуха. Его картины – динамичны, они меняются день ото дня, изменяют обстановку вокруг, излучают свой свет. Описать их трудно, но можно создать подходящие условия для того, чтобы эти работы показать и увидеть. Принцип работы моей галереи – постоянное обновление. В статичном состоянии она не бывает. Постоянны здесь только перемены. Спланировать это сложно, каждый раз посетители должны удивляться чему-то другому».

Венеция над диванами – необычная выставка, которая продлится не меньше полугода, и меняться будет не живописная ее составляющая, а интерьерная. Мебель в залах будет подбираться с учетом настроения, созданного картинами.
Интервью с Александром Гуревичем

 

Венеция над диванами

 

 

 

- Вы первый раз писали полотна под интерьер?

- Был заказ написать определенные по формату работы. Тематика не обговаривалась. И мне стало интересно – почему бы и нет? Художник зависит от продаж: надо только соблюдать пропорции. К тому же, мы обговаривали колорит выставочных залов с дизайнером студии, моей однофамилицей Леной Гуревич, немало способствовавшей зарождению идеи и подготовке этой выставки. Я ни в коем случае не менял свой стиль, просто учел некие особенности помещения. Поставленная цель только подстегивает, а работать я люблю. Образовалась видение некой атрибутики, деталей, тем, связанных с интерьерами.

- Владелец студии – Хаим Карандажи – уже не первый раз устраивает выставки с намерением непростым, но красивым: сделать на базе своей студии центр искусств.
- Вот и хорошо – такая коммерческо-художественная инициатива только приветствуется. Художник всегда ищет новые возможности показать свои работы, он должен их продавать, чтобы не думать о куске хлеба. Выставки в галереях длятся недолго. Существуют сайты, но необходимо выходить за рамки Интернета, а мне – из моей мастерской в Эйн-Карем.

- Вы – один из тех, кто вместе с Евгением Абезгаузом основали в 1975-м году в Ленинграде еврейскую диссидентскую художественную группу «Алеф», часть нон-конформистского движения 1970-х годов, ратующую как множество иных художественных объединений за свободу, реформы, революции. Репатриация в Израиль в 1993 году не придавила революционный дух?

- Нет, но изменила направление. Из группы «Алеф» в Израиле осталось 4 человека: Саша Окунь, Таня Корнфельд, Анатолий Басин и я. Мы общаемся нечасто, каждый пошел своей дорогой. Я живу в Иерусалиме, работаю обособленно. С Тель-Авивом у меня сложные отношения: когда я только приехал, то обошел многие тель-авивские галереи, но особого интереса не встретил. «Ваши работы для музея, нам это не подходит» – лестно, конечно, но галереи заинтересованы в покупателях, а не в художниках. Здесь, в «Карандажи», мои работы видят именно покупатели. Я не сторонник чистого искусства, экспозиций в безлюдных выставочных залах. Мои картины взаимодействуют с качественными интерьерами и они взаимно обогащают друг друга. Полгода назад у меня была выставка в «Театрон Иерушалим», атмосфера там была холодная: высоченные потолки, белые гладкие стены – работы просто тонули в бесконечном фойе. Здесь же – подходящее помещение и предоставлено оно мне безвозмездно.

- Ваши работы теплы и лучше смотрятся в камерном зале. Исходящий от них красный свет, ощутимый явный жар, как пламя камина, требуют определенного антуража. Отсвет горячих углей излучают все полотна на выставке – это цельная серия или случайный подбор картин?
- Серия сама собой сложилась из работ старых и новых. Общая тема – город, архитектура, Венеция.

- В вашей Венеции над каналами бабочки трепещут в потоках теплого воздуха. Ваш «Мост Риальто» столь же насыщен деталями, как и знаменитый «Мост Риальто» Каналетто. У него главное – отражения в воде. У вас – бабочки.
- Бабочки – потому что мой приятель, помогавший эту выставку организовать, любит Набокова. Я же больше люблю Бродского – отсюда и Венеция. Стихи Бродского отражены в моих картинах.

- «Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно». Далеко не все художники в Израиле могут заработать на жизнь живописью. Что вы думаете по этому поводу?
- То, что в Израиле художникам тяжело – это и так все знают. Но мне удается прожить благодаря творчеству.

- Вы верны юношеским идеалам?

 

- В юности я закончил Ленинградский электротехнический институт, и только через несколько лет отбытия инженерного срока, поступил в Мухинское училище. В перерыве был инженером, а потом ушел в оформительский комбинат: оформлял витрины в Гостином дворе, писал лозунги, портреты. В «Мухинском» училище я началу заниматься уже взрослым, семейным человеком, когда понял, что тяга к живописи перевешивает все и что не я не могу работать от звонка до звонка. До этого я еще в детстве занимался в изостудии, всегда рисовал, хотя в семье никто не увлекался живописью. Иногда сам удивляешься тому, что запрятано у нас внутри.

- Период «оформительства» отражен в ваших картинах, как и общеизвестная вольная атмосфера «Мухи». Не удивительно, что и Евгений Абезгауз, в свое время также получив техническое образование, позже закончил училище имени Мухиной.

- Вольница переросла в протест – мы протестовали против того, что было. Я закончил училище в 1975 году и в том же года образовалась группа «Алеф» и на национальной почве и по диссидентским соображениям, но главное потому, что это было запрещено. Потом уехали Абезгауз, Басин, Окунь, Таня Корнфельд. Я остался один и продолжал участвовать в неофициальном питерском искусстве. А потом началась перестройка, стали образовываться независимые галереи, времена изменились.

 

Нужна ли «башня из слоновой кости»?

 

- Вы не затворились в башне из слоновой кости?

- Я участвовал в общественной жизни. Было много выставок – и в России, и за рубежом, можно было существовать за счет продажи картин – в этом смысле было легче, чем сейчас в Израиле. Но ко времени моего отъезда обстановка изменилась, стала тяжелой, едва не унизительной, волновала судьба сына… В Израиле я пытался сохранить накопленный в России багаж, но окружающая действительность влияет, повлияла она и на мою живопись. Здесь и сейчас я пытаюсь прислушиваться к незаметному и непонятному Голосу и Слову.

- Ваши работы очень открыты, современны, свободны. Рамок у них нет – действие можно домыслить, выйдя за физические границы полотна. Многие картины основаны на библейских сюжетах, на парафразах шедевров великих мастеров, византийских иконах, созерцательности.

- Я сторонник классического направления в искусстве, пытаюсь переработать на современной основе то, что создали старые мастера, итальянцы эпохи Возрождения, Жорж де Латур, малые голландцы. Это синтез Возрождения и современной живописи. Европейская классика – неотъемлемая часть моего внутреннего мира. Но искусство постоянно развивается, меняет форму.

- Картины из вашего «библейского» цикла вы создавали до и после репатриации. Но на выставке в «Карандажи» нет видов небесного города – Иерусалима. Знаменитый израильский свет вас не поразил, этот клишированный вопрос к вам не относится?

- В Иерусалиме я живу, мои отношения с этим городом не просты, неоднозначно восторженны, хотя я, безусловно, делю свое творчество на период до 1993-го – года репатриации – и после. Света в моей мастерской мало – она расположена в полуподвале. А вот Венеция вызвала чистый восторг.

 

Космополит или еврей?

 

- Сакраментальный вопрос – вы космополит или еврейский художник?

- Это вопрос пропорций. Я мало об этом думаю: живу себе в еврейском государстве и рисую. Еврейским художником я был в России, хотя и здесь продолжаю писать на танахические сюжеты. Библейские мотивы привлекали меня всегда. В 1993 году в Петербурге был издан соответственный тематический каталог. А в Израиле библейская серия разрослась. В ТАНАХе скрыто много загадок, таинственных моментов, сильных чувств. Отображая их, я и от зрителей жду эмоциональной реакции. Помимо собственно сюжета, рассказа, всегда есть внутренняя причина рождения той или иной картины. То может быть прочитанная книга, стихи, вспорхнувшая бабочка. Раньше на меня влияла архитектура Петербурга, здесь – внутренняя жизнь. Вопросы психологии творчества и материализации идеи сложны, я предпочитаю его не анализировать, следуя простому принципу, что если чем-то занимаешься, то это нужно делать хорошо.

- Вы упомянули, что любите Набокова, Бродского. Оба были эмигрантами. Вы все еще ощущаете в себе эмигранта?
- Все еще да. Многие писатели и художники чувствуют себя изгоями из-за ощущения, что их не замечают.

- Признание – это стимул для творчества? Художнику необходима оценка со стороны?

- Главный стимул для работы – это недовольство собой. Стремишься выйти из этого состояния и работаешь.

Маша Хинич

 

Читайте также:

Израильтяне разработали «тест на инфаркт»

Аэропорт по имени Рамон

Встретимся в Сароне